В автобусе, только что миновавшем российскую таможню, пограничников, несколько КПП, очень продолжительную нейтральную зону и известный теперь каждому россиянину, который хоть иногда за последний месяц смотрел телевизор, Рокский тоннель, казавшийся бесконечным, повисла тишина. Все хватают впечатления всеми органами восприятия и переваривают их.

Мы въехали на территорию ещё непризнанной Республики Южная Осетия, которая сразу же по выезду из тоннеля мрачно усмехнулась нам, приветствуя достаточно ироничной картиной – придорожным баннером с надписью «Добро пожаловать в Республику Южная Осетия!» и изображением кавказской девушки и молодого человека, приветствующих гостей хлебом, солью и рогом с вином, прямо под которым стоит БТР с сидящими на нём солдатами.

С осетинской стороны граница открыта, видимо, о нашем приезде было предупреждено заранее.

Большинству не было известно, что мы ехали именно сюда. Но и после окончательного заверения в том, что мы едем за границу, пока мы ехали по российской территории, настроение у всех оставалось приподнятым. На таможне при виде странного аппарата, свисающего с крыши одного из зданий шутили – грузинская «скрытая камера».

Теперь все молча смотрят в окна и изредка, почему-то – будто по чьей-то безмолвной команде – вполголоса переговариваются. За окном – картина насколько красивая, настолько и удручающая. Не имеет смысла в очередной раз пытаться описать красоту кавказских гор. Позволю себе заметить, что красота эта весьма своеобразна. К ней нужно привыкнуть и адаптироваться.

В отличие от, скажем, крымских гор (сравнение, конечно, достаточно условное), горы кавказские отказывают человеку в полноценном понимании, мысленном объятии себя и своих масштабов. В крымских горах можно спокойно наслаждаться красотой природы, на Кавказе же сначала приходится свыкнуться с ощущением того, что тебя везде и постоянно окружает что-то настолько громадное и величественное, что о привычном восприятии пространства ты вынужден забыть. Особенно это отчётливо чувствуется именно в Закавказье, после пересечения горы Сохс.

Есть ещё один фактор, не прибавляющий веселости царящей в автобусе атмосфере. За окном, когда автобус проезжал несколько деревень с названиями Нижний, Средний и Верхний Рук, то и дело открывались картины разрушенных и заброшенных тоннелей, различных зданий, покосившихся бедных жилых домов, в которых явно продолжали жить люди. Всё это чрезвычайно органично смотрелось с развалинами каких-то древних крепостных башенок, встречавшихся в изобилии в обеих частях Осетии.

Немного разряжает обстановку остановка у какого-то источника, очень вонючего (и, к сожалению, заваленного пластиковым мусором) и очень – по словам местных – полезного. Все окончательно приходят в себя, в автобусе снова оживляются беседы.

По прибытии на место все кидают вещи по большим армейским палаткам и расходятся смотреть по сторонам. Поляна, на которой мы расположились, просто провоцирует на то, чтобы ты любовался тем, что тебя окружает. Впрочем, теперь сомневаюсь, что в Осетии вообще есть скучные и некрасивые места.

После небольшой прогулки по тропинке через лес вниз можно дойти до замечательной горной речки, чистой и жутко холодной. Там все будут мыться. Не только в целях экономии, конечно. А в другую сторону находится небольшое село с забавным русскому глазу названием Хвце. Туда будут совершаться походы за водой и сигаретами (выбор и того, и другого, конечно – не разгуляешься).

С местными ребятами-осетинами (надеюсь, сейчас они целы), с которыми мы прожили неделю в одной палатке, сначала отношения складывались сложно. Оно и не удивительно, учитывая условия, в которых они выросли – мы, можно сказать, с разных планет. Мы им, должно быть, поначалу казались кем-то вроде праздных тыловых мажоров. Чрезвычайный интерес был проявлен к моим длинным волосам.

Нас же особенно смущала их возможность (которой они с удовольствием пользовались) общаться на непонятном нам языке и любовь шуметь по ночам (к слову, живой осетинский язык иногда для русского уха звучит очень своеобразно. Посреди непонятной фразы на языке другой группы вдруг возникает длинная русская конструкция. Порой это прямо обескураживало и невольно заставляло прислушиваться, но внезапно возникшие знакомые слова так же внезапно обрываются – и снова ничего непонятно).

Менталитет разный, ничего не поделаешь. Пару раз даже доходило до небольших словесных склок. Впрочем, ко времени отъезда мы нашли общий язык, хотя общались не слишком часто.

Со старшим поколением осетин мне выпала возможность тесно познакомиться, когда мы шли по лесу недалеко от лагеря и случайно наткнулись на небольшой пикник, который устроили охранявшие нас осетины.

 - Пограничный контроль. Дальше идти нельзя, пока не выпьешь. – Весело улыбается седой нестарый осетин (как потом мы узнали, он потерял на первой войне сына). Наши смущённые попытки отказаться категорически отвергаются, нас усаживают, кормят отличным осетинским сыром и шашлыком, поят прекрасным домашним вином.

Что особенно меня поразило – они постоянно извинялись за то, что не могут в рамках лагеря оказать должное гостеприимство, хотя на это мы точно пожаловаться не имели права.

О грузинах говорят спокойно: «Мы грузинам – не враги. Мы просто хотим, чтобы нас не трогали». А на моё упоминание о том, что во мне восьмая часть грузинской крови один из них посерьёзнел:

 - Спасибо.

 - За что?

 - За честность.

 - Это важно?

 - Да. Об этом мы и говорим.

В разговорах о России среди осетин – и среди военных, и среди интеллигенции в Цхинвальском университете – слышится справедливая обида. Но не злая обида, а такая, которая предполагает возможность прощения. Надеюсь, сейчас о России говорят иначе…

Но кроме этого постоянно подчёркивается причастность к России и сопереживание её судьбе. Один из осетинских военных мне однажды сказал: «Я рад в России даже скинхедам. Я хочу чтобы у вас, русских, проснулось самосознание, пока хотя бы так. Вот я на своей земле и никого не боюсь».

Другой возможностью оценить гостеприимство осетинских людей стала поездка на святилище во время христианского осетинского праздника. Осетины – православные, с большим трепетом относящиеся к своей вере. При этом их дохристианские традиции, как и у нас, причудливо в неё вплетаются.

В честь праздника в жертву принесён бык – и с удовольствием съеден. Эдуард Джабеевич Кокойты не устаёт говорить тосты, после которых не пить нельзя. Суровый мужчина, проходя вдоль столов, по очереди каждому вручает здоровый рог с вином (на Кавказе принято пить до дна из любого сосуда). По его взгляду ты понимаешь – лучше взять. Прекрасное осетинское вино, хорошая цхинвальская водка, много вкусного мяса, хорошая кавказская музыка и пляски, а потом ливень и незабываемая поездка на «Уралах» по размытым горным дорогам.

В Цхинвал мы едем по объездной дороге – прямую могут обстрелять из грузинских сёл. На обочине видим баннер, на котором изображена плачущая женщина. Надпись гласит: «20 мая – день траура». С другой стороны дороги стоит памятник – молодая женщина собой закрывает ребёнка.

Здесь в 1992 году грузинскими военными был расстрелян автобус с мирными жителями, пытавшимися бежать в Северную Осетию. По словам одной осетинки, спасся один ребёнок, которого мать закрыла своим телом. Он не знал, что мать уже была мертва, и поэтому всё время молчал…

На подъезде к Цхинвалу у дороги стоит небольшой бюст Иосифа Виссарионовича. Этот человек очень уважаем в Осетии (во Владикавказе я даже купил его цитатник, изданный в 2007 году), несмотря на то, что именно ему Осетия обязана разделением на Южную и Северную.

Имя великого осетина носит одна из центральных улиц небольшого города – около 40 тысяч жителей, если не ошибаюсь – единственного города в стране. А улица Ленина была переименована. Вот такой контраст.

Возле рынка большой баннер: «Мы говорим: Дмитрий Медведев!» - Цхинвал не выпадает из политической жизни России.

После того, как мы покинули здание университета, ныне полностью разрушенного, у нас был всего час на осмотр города. Мы прошлись по небольшому центру, дойдя до памятника жертвам грузинского геноцида первой войны, расположенного возле храма, после тоже пострадавшего. После чего направились по улицам города (была обнаружена улица Лужкова) в поисках книжного магазина, где было сделано несколько интересных покупок.

По дороге – старые, разваливающиеся дома, магазин с разбитым окном, из которого вывешен лаваш – знак того, что магазин работает. Здание правительства (того самого, что сейчас разрушено, возле которого недавно проходил прекрасный концерт), как и все административные здания, украшено осетинским бело-красно-жёлтым и российским триколорами.

У дороги плакат: «Служу народу Осетии!», выполненный в той же цветовой гамме. Проходя мимо здания МВД, я в очередной раз не удерживаюсь и фотографирую флаги. Мне делает замечание строгий милиционер, я демонстративно удаляю фотографию. Но милиционеру уже этого мало – его интересует кто мы и на каких основаниях здесь находимся. Упоминание Эдуарда Джабеевича его удовлетворяет. Строгие порядки. Не мудрено. Война была уже на носу.

А через два дня после нашего отъезда начались обстрелы.

Контраст, который ощущаешь, приезжая во Владикавказ из Цхинвала, огромен. Владикавказ – достаточно большой, оживлённый город, кругом машины, люди, различные вывески…

Есть основания надеяться, что в Цхинвале когда-нибудь тоже всё изменится. И что лозунгу другого баннера, где двое осетин в доспехах пожимают руки под надписью «Осетия неделима!» суждено сбыться.

ФОТО